Журнал о музыке

фoтo: puppet.ru

…И вдруг этoт сaмый мoбильный, лeжaщий в крaсивoй кoрoбкe, звoнит. Мaтильдa «пoвoрaчивaeт» гoлoву к свoeму кукoльнику, Нeвиллу: «Ктo вы? Пoчeму вы в чeрнoм? Пoчeму oт вaс пaxнeт зeмлeй? Вы — сaдoвник?». Пoчти. Скoрee, грoбoвщик. Нeвилл бeрeт трубку — «Дa. Я пoнял. Пoрa». И увoдит Мaтильду в пoслeдний тaнeц, тaнeц — будтo бы — сo свoим вoзлюблeнным, кoтoрoгo oнa сxoрoнилa мнoгo лeт нaзaд, и с кoтoрым тaк xoчeт внoвь сoeдиниться. A зaмшeлый дoм прeстaрeлыx укрaшeн шaрикaми и тюльпaнaми — к приeзду журнaлистoв, сoбирaющиxся сдeлaть пoмпeзный рeпoртaж…

— Вы знaeтe, кaк я пoстигaл свoe искусствo? — Рaсскaзывaeт Нeвилл Трaнтeр «МК». — Нa кукoльникa учился в Aвстрaлии; и пeрвыe спeктaкли (скoрee, скeтчи) дaвaл в рeстoрaнe тeaтрa, a ресторан назывался «Последний смех». Публика сидела пьяная. Ее реакции были просты и прямолинейны. Когда им не нравилось, они просто орали — «Пошел вон! Уходи со сцены!». Вот тут я и понял цену профессии. Вообще это высший пилотаж — уметь совладать даже со столь агрессивной средой.

— И вы посоветовали бы всем кукольникам пройти такую школу? Узнать, почем фунт лиха?

— Да, это лучшая школа, которая только может быть, но нельзя исключать и то, что я учился у великолепных педагогов, и многое к тому моменту уже умел. Без педагогов — нет профессии. А так — да, лучшие молодые группы, которых я могу сейчас похвалить, начинали свой путь с уличных шоу. Учишься только там — как привлечь внимание, и удержать его.

— У скрипачей бывают очень ревнивые скрипки, не любящие, когда хозяин изменил им с другой… Как у вас строятся отношения с куклами?

— Даже если зритель не замечает какой-то глубокой нервной отдачи при работе с куклой, пусть даже эпизодической, серьезная химия отношений все равно есть. Маленькая ли роль у куклы, большая ли, но я сам для себя всегда отрабатываю по полной, уважаю своего «напарника». Здесь нет ничего священного или сакрального, это просто хорошие рабочие отношения. Это как участие в большом спорте — надо всегда держать уровень.

фото: puppet.ru

— А нелюбимых кукол нет?

— Каждый герой равноценен. Потому что у кукол, в отличие от людей-артистов, нет прошлого. Они вновь оживают здесь и сейчас, она заново видят мир. Это очень важно помнить. Вот кукла смотрит на свою руку… удивляется. Движение куклы как бы перетекает в твое движение: вот посмотрите — у них непропорционально длинные руки и шея. Именно для того, чтобы жест был более выразительным. Работа с куклой — это хореография, это пластика. И в этой пластике всё — то подчинение, то доминация. Действие — реакция на него.

— Насколько ваш спектакль является импровизацией? Или все трюки, гэги отработаны по много лет?

— Самое трудное — это, конечно, премьеры: реакции зрительного зала совершенно непредсказуемы. И на этом этапе так важно искусство пауз, в них-то и происходит самое главное на спектаклях, отнюдь не в диалогах. Надо дать публике пережить то, что переживает персонаж. Мы берем лук, берем стрелу, натягиваем тетиву и… тишина. Хороший кукольный театр только так и работает. Это одно из самых трудных искусств вообще — умение актера слушать и слышать. И не только себя. Но голос публики. Конечно, вы этого из зала не замечаете, но я весь на спектакле превращаюсь в огромные уши слона. Поэтому, возвращаясь к музыкальной теме, так важна в зале хорошая акустика. И для меня становится кошмаром, если я работаю в пространстве, где нет возможности помогать себе своим слухом… Ведь каждое шоу — это визуальная симфония, каждый герой имеет свой голос. Здесь, в театре Образцова — все просто волшебно в этом смысле.

— Насколько понимаю, сейчас вы ставите спектакль о беженцах…

— Полтора года над ним работаю: есть текст и есть музыка. Начинаю репетировать, премьера — в мае 2017-го. А сюжет… меня вдохновила детская книжка, где все герои проходят мимо забора, а на заборе сидит дракон. В моем случае — дьявол. И вот кого-то дракон пожрет, а кому-то улыбается удача. Так вот этот шанс и есть проявление нашего милосердия.

— Когда мы приходим в магазин игрушек, то видим «красивые» куклы, этакий ширпотреб, общепринятый эталон. У вас в «Матильде» — уродливые старики и старухи, но именно они по-настоящему красивы. Вам не страшно заходить в магазины игрушек?

— Разумеется, мои театральные куклы по определению не могут являться объектами коммерции и массовой культуры. Кукла — это то, что может во всей полноте выразить человека на сцене, все аспекты — его прекрасные и уродливые стороны, смешную гротескность и пронзительную жалость… чего, конечно, не могут ширпотребные изделия. Мои куклы столь наполнены, что часто по отношению к ним я предпочитаю играть роль слуги, убираю свое актерское эго с глаз долой.

— Вы играете в одиночку на сцене или привлекаете иных актеров?

— В 99% моих работ я на сцене один — единственный актер живого плана. Начиналось все с того, что я не мог себе позволить кому-то платить. Причина прозаическая. Но потом это стало поводом к исследованию — где кончаются мои границы, как широко и глубоко я могу пойти в своей работе с куклами. Это уже просто необходимость. Ведь жизнь так коротка. Но в ней всегда есть место милосердию и свету, что я и хотел выразить в «Матильде».